Имею привычку, возвращаясь с работы на такси, отмечать про себя, какую музыку слушает водитель. Обычно это бывает попса, однако на этой неделе было не так. Во вторник водитель слушал старые записи DJ Groove, в среду – Марка Бернеса, в четверг – немецкие военные марши.
> Является ли Магистр Цыбин и герой песни "Кино-метро" (который потом сделался магистром и/или магнатом) одним и тем же лирическим героем?
Сказал что-то вроде "надеюсь, что нет". Уточнил, что Цыбин вовсе не лирический герой, а персонаж, причём второстепенный, а лирический герой – это рассказчик.
Кстати, если рассматривать этот ответ не только как формальное уточнение термина, а в том смысле, что Цыбин и правда в песне лицо не главное... то песня воспринимается совсем по-другому. Ведь и правда, на месте Цыбина мог быть кто угодно – олигарх, гарант, батюшка-царь, дедушка Ленин – не важно. А важно, что лирический герой в любом случае один и тот же. Всегда будет это "по Цыбинским местам", "Цыбин снова с нами", "никогда не пил", "никогда не спал", "спецвагон из брони", "город Рыбинск переделать в город Цыбинск", и т.д. Есть эти обороты в русском языке – и есть эта потребность в носителях этого языка - и никуда от этого не деться...
То ли дело прежде! Крым, Кавказ... Что ни похвали - твоё тотчас. Чином рядовой, лицом министр. Беден, да не жаден, глуп, да быстр... Нынче ж и умён, да звон другой. Сколько ни склоняйся над струной, может, и сведётся гамма к "до", - да не отзовётся знамо кто...
Где теперь увидишь нас вдвоём? Разве что во сне, и то - в моём. Что теперь ей Крым, Кавказ, Багдад? Нынешний приют её богат - долог в ширину, широк в длину... Там она, должно быть, как в плену, посреди гардин и хризантем так и пропадает, знамо с кем...
Рассеку подкладку по стежку, перстень обручальный извлеку. Осмотрю его, вздохну над ним - и зашью обратно швом двойным. Вы, сверчки-кузнечики в ночи! Всякий до утра своё кричи. Пусть под вашу песню в три ручья пленница заплачет, знамо чья...
И дают кузнечики концерт, и поют сверчки на весь райцентр, и под эту песню в три ручья сам, однако, первый плачу я. Плачу о безумствах давних дней, о себе тогдашнем и о ней, о кольце, зашитом на два шва, и ещё о том, что жизнь прошла...
А наутро морщусь вкось и вкривь, дымчатым стеклом глаза прикрыв. Между тем как пленница горда - вот уж кто не плачет никогда. На окне решётка, дверь с замком - а она не плачет ни о ком. Ни к чему ей тёмные очки. Что же вы, кузнечики-сверчки?
Прежде-то, известно, чуть хандра - не жалей вина до дна ведра. Нынче ж и бальзам ценой в брильянт, еле пригубив, верну в сервант. Древний со стены кинжал возьму, паутину-пыль с него сниму. Лезвие протру и рукоять - и повешу на стену опять.
В начале сентября, проходя по Садово-Триумфальной, увидел на афише лицо, показавшееся мне знакомым. Генерал Цаголов! Но зачем Ким Македоныч нарисован на афише? Собирается прочесть лекцию или решил покинуть пост и в честь того устроить фуршет?
Подойдя поближе, я разочаровался. Это был не генерал Цаголов, это был певец Розенбаум.
Когда развесит ночь замки на всех дверях, Ночные сторожа выходят на работу И в полукруг встают со скрипками в руках На вверенных постах в составе полуроты.
Работа сторожей опасна и трудна. Спокойно спит страна, но сторожа не дремлют. Их скрипки начеку, душа их холодна, Их абсолютный слух правопорядку внемлет.
Нацелены смычки в незримого врага, Лелеющего план похитить ящик мыла, Который в эту ночь пришел издалека Взломать склады НЗ при помощи зубила.
Наизготовку взят смертельный инструмент. Чу! Раздаётся звук металла о железо. И по команде "пли!" в решающий момент Смычки пронзают ночь ударом полонеза.
Ужасной силы звук несется над землей. Играют скрипачи по инвентарной книге. И вор-рецидивист, облившийся слезой, В милицию идёт, таща с собой улики.
Не дрогнула рука ночного скрипача. Для Родины спасен огромный ящик мыла. Злодей сошёл с ума в присутствии врача, А сторожа теперь играют в четверть силы.
